В годовщину начала Великой Отечественной войны публикуем рассказ Валентина Михайловича Сидорова о сознание картины «Колокол. Тишина».
Колокол. Тишина
В центре Подола, возле «потребиловки», старого амбара, где когда-то колхозники получали «на трудодни», напротив казённого дома — дома лоцмана висел на высокой перекладине и двух столбах старый колокол. К едва видневшемуся из-за крутых его краев языку была прикручена проволока. Тонкой ломаной чертой она жёстко рисовалась на небе. Колокола давно уже не было слышно, и о его предназначении стали забывать. Я часто проходил мимо, крутился возле, останавливался в надежде уловить «искру», пытаясь почувствовать, найти мысль, пока скрытую. Но, увы! Сколько ни приходил, колокол с отколотым острым краем для меня молчал.
Как-то я спросил Ксению Михайловну Вершинину, к которой приходил обедать:
– А что у колокола край-то отбит?
И, неожиданно тяжело вздохнув, она рассказала мне о своей боли, которая не оставляет её вот уже много лет.
«Это память моя о Володе. Каждый раз, когда прохожу мимо, сердце так и защемит. Володя мой десятый класс окончил, хотел в институт ехать поступать, к экзаменам готовился в своей сараюхе да конструировал там приёмник с наушниками. Тогда модно было, все ребята мастерили. Вот он в сараюхе-то этой и паял. Я-то с хозяйством чего-то дома осталась, на сенокос не поехала. Вдруг вбегает Володя в избу и, захлебываясь:
– Мам, война! Германия сегодня напала на нас, города бомбят, бои идут.
– Да что ты, сынок! Какая война?
– Да иди, послушай по радио, я волну поймал. Война, мам!
– Да неужто? Батюшки, сынок, что-то делать надо, народ собирать. Все на сенокосе. В колокол надо бить, народ звать. Давай, сынок, беги, бей! Бей-то чаще, а то не поймут!Схватив где-то кусок водопроводной трубы, Володя-то и побежал к колоколу. Колокол давно у нас висел как било. То на сход, то на собрание ударяли в него. Из церкви Алексеевского, когда разоряли, привезли. Володя-то и начал бить, бить часто, как на пожар. Скоро подьезжать с полей начали, кто верхом, кто на телегах, а другие – помоложе – просто бежали – думали, пожар, горим – бывало такое. А тут – беда пострашней – война. Бил Володя-то трубой, бил, долго бил, всё старался ударить посильней, чтоб погромче. Колокол-то и треснул. Кусок его, острый клин и отлетел. Когда Володя-то мой пришел домой да и сказал мне об этом, ёкнуло что-то.
– Ой, сынок, примета нехорошая, что-то будет!
На третий день Володю призвали, а через месяц пришла похоронка. Вот, каждый раз, как прохожу мимо, и щемит сердце».
После рассказа Ксении Михайловны колокол стал привлекать моё внимание ещё больше. Белой ночью пошёл как-то посмотреть «потребиловку», возле которой всегда сидел столетний дед Митрий. Был затеян сюжет с ночным сторожем. По дороге подошёл к колоколу. На предрассветном небе с едва видневшимися у самого горизонта мелкими облачками, над туманной тишиной лугов, где паслись лошади, чётко вырисовывался силуэт колокола с жёсткой тонкой линией проволоки, ещё более подчёркивая хрупкость тишины мира. Кажется, в этом что-то есть. Надо попробовать передать всё это. Скорее за этюдником, скорее за холстом!